Вавилонский голландец - Страница 160

160

– Что, красавчик, – заскрипели и захихикали мертвяки, – что, железочки-то заклинило?

– Развернуться кишка тонка!

И снова толчок – то ли волна, то ли утопленники пинают на радостях, забавляются.

– А я слышал от осьминогов, что ветер еще будет крепчать.

– Иди ты с этими осьминогами, они ГЛУХИЕ! Но ветер еще будет, будет, клянусь своими покойничками.

– Да какие у тебя покойнички, был один к мачте привязан, и того давно поели рыбы! Ты, плавучее решето, лучше гляди, как бы наш малыш не ушел!

– Не уйдет! У него, – невыносимо противным, скрежещущим звуком отдавался «голос» этого утопленника, – железочки заклинило. Старенький он уже! Был бы помоложе да при парусах, может, и ушел бы. А так – не-е, куда он денется!

Магдала открыла глаза на мгновение, высунулась из угла: в рубке вспыхивал и гас красный огонь, выхватывал из тьмы профиль Атиллы, капитановы пальцы на рычагах. За мутным стеклом ярилось море. Утопленников было не разглядеть.

– Поворачивает, сэр, – сказал Атилла.

– Вижу, – коротко отозвался капитан Бек и с хрустом двинул рычаг.

Корабль опять мелко затрясся, в серой пене снаружи мелькнула черная тень.

Магдала заслонилась руками: страшно!

Страшно.

И на твердой земле страшно, когда рядом – зло, а уж на море – и подавно.

Еще один глухой удар, деревянный скрипучий смех – и тут корабль заговорил.

Паруса, сказал он.

Что?

Паруса. Мне нужны.

Я не вижу, сказала Магдала. Где твои паруса?

Паруса!

Вот они, видимые только из-под прикрытых, плотно сжатых век: взятые в рифы, как положено в бурю, мокрые насквозь, тяжелые полотнища… Какая от них польза?

Паруса мне, стонал корабль. Штормовые!!!

И Магдала, конечно, увидела их: узкие, косые, они то возникали поперек к ветру, то пропадали куда-то, и рубка нынешняя тоже исчезала, открывая страшный тесный штормовой мир снаружи.

Держи! Держи!

Я бы держала… наверное, подумала Магдала, да что держать-то?

Корабль вдруг жутко накренился. Магдала завизжала: это было тошно, страшно, и ей показалось, ко всему еще, что она летит, растопырившись, над дощатой мокрой палубой того корабля и сверху видит, как кто-то там, внизу, упираясь изо всех сил, удерживает и тянет что-то – это вот оно, да? – отчего тонкие треугольники штормовых парусов натягиваются и уже не пропадают во тьме.

Магдалу толкнуло и опять понесло, и она, хватая ладонями воздух – человек не птица, ой нет, не птица! – во что-то вцепилась и повисла на чем-то, и стала держаться изо всех сил.

Держииите! – зарычал корабль, заскрипел и застонал, перекрывая жуткую песню про спрутов и склизких рыб, которую давно уже распевали в семь трухлявых глоток пьяные от бури утопленники.

Держите!!!

Корабль разворачивался, выправлялся, вставал поперек волны. Магдала, если бы и хотела, не смогла бы выпустить из рук то, во что вцепилась. Было уже не страшно и не больно, только солоно как-то – от ветра, что ли, или от воды кругом, и дышать было трудно, и, отворачиваясь, чтобы вдохнуть, она признала того, кто вместе с ней держал на невидимом фале несуществующие паруса.

Это был Себас Перейра, повар-доброволец.

* * *

– Значит, ты тоже это все… видел?

– Ну да, а что же, – Себас пожал плечами и смешно наморщил нос, – что же я, не как все, что ли?

– Как это? Разве капитан… или синьор Атилла – и они разве видят такое?

– А то! Ну, это же корабль! Что он тебе, как телевизор, что ли: тут показываю, тут не показываю?

– А почему же они тогда сами… не поставили эти паруса? Почему ты? А я зачем?

– Вот ты чудная, – повар потер залепленную пластырем скулу, – им ведь надо здесь держать управление. Капитану, механикам, старпому – у них свое дело. А вот мы с тобой кораблю там пригодились, это, по-моему, очень правильно. И никто никому не мешает, и старику польза. Думаешь, если бы мы ему не помогли выпрямиться, механики починили бы рули так быстро?

– Не знаю… – Магдала посмотрела на свои ладони – они были в ссадинах, и впрямь подумаешь, что ободрала о канат… – Я думала, это меня от качки морочит. Ну, потому что на самом деле такого же не бывает.

– Бывает, – отрезал повар. – Во всяком случае, я уже до этого разок ему стаксели при шторме ставил. Только тогда мне Роза фалы тянуть помогала – ох она и крепкая… дама! И ругается, между прочим, как матрос.

6

…а все потому, что та девушка креветок ела. Та, на пирсе, – из под вязаной пестрой шапочки рыжие кудряшки, из меховой оторочки – алые щеки. Больших норвежских креветок, бело-розовых, у Магдалы даже под ложечкой засосало. Сама-то она уже битый час выглядывала делегацию рунологов из Эгильсстадира, рунологи, очевидно, застряли где-то в вечных снегах, или, может, их подкараулил Гейзер, в общем, есть уже хотелось, а тут эта рыжая с собакой! И с креветками. Она вынимала их из пакетика по одной, вылущивала из скорлупы, кидала в рот и улыбалась, и жевала, и снова роняла скорлупку, а ее пес даже носом не поводил – большая белая остроухая лайка. Один раз только собака показала Магдале свой льдисто-синий глаз, а потом снова придремала на осеннем холодном солнышке. Девушке тоже хватило одного раза на Магдалу поглядеть: она подняла пакетик повыше, постучала пальцем, поманила – мол, приходи, поделюсь.

Магдала все сделала правильно: показала ей знаками – погоди, не уходи, я сейчас. Сбегала на камбуз и взяла там виноградную гроздь в вощеной бумаге (Себастьян был занят – выписывал из атласа все острова, названные в честь Магдалины). И в библиотеку тоже забежала: там Роза и госпожа Торстейндоттир из университета Рейкьявика, согбенные, спорили над копией Пребольшого рунического камня. «С пирса ни ногой», – сказала Роза, не разгибаясь. Магдала кивнула ей в спину и помчалась вприпрыжку.

160