Вавилонский голландец - Страница 219

219

– Олаф, есть хочется. Дай мне это сюда, я хочу все сдать.

– Мгм, – Олаф уткнулся носом в один из толстых альбомов, – мгм… Хочешь – сдай.

– Но мне нужен этот альбом, я его на день брала, он из запасника. О-олаф!

– Смотри-ка, – Олаф повернул к ней альбом, – смотри, какая русалочка!

– Какая? Ах эта. Да, я ее тоже люблю. Морская лошадка, да? Вот эти рыбьи глазки меня просто с ног сшибают. И жабры, ты смотри, у нее же настоящие жабры! Вот фантазия была у дядьки!

На полосной иллюстрации была русалка, то ли спасающая, то ли, наоборот, топящая пухлого младенца. Настоящая русалка, совершенно непохожая на эротические викторианские фантазии (розовые грудки, зеленые кучеряшки, капризные губки розочкой). У этой русалки был рыбий рот, полный острых зубов, круглые немигающие глаза и длинное тело с маховыми плавниками на уровне бедер. И роскошный хвост. Она протягивала руки с перепончатыми пальцами к невезучему младенцу, пытаясь схватить его за подол белой, колышашейся в воде, рубашечки. Русалкины волосы тянулись за ней морской пеной. Страницы в альбоме пожелтели, но акварель, тем не менее, казалась совсем живой. Страшной.

Внизу мелким шрифтом было напечатано: «Эдмон Дюлак. Из цикла иллюстраций. Произведение неизвестно. Время создания неизвестно. Ранее не публиковалось».

– Фантастическая какая подпись, – улыбнулась Эйлин. – Надо же. Пойдем?

Олаф, не отвечая, продолжал рассматривать картинку. Вид у него был озадаченный.

– Чего?

– Да понимаешь, я ее видел раньше. Это наша русалочка, она у нас дома жила.

– Угу, в ванной. Давай сюда, я сдам книжки и пойдем наконец есть. А ты мне будешь рассказывать про русалку.

У Кракена было пусто. Слишком рано для обеда, слишком поздно для ланча. Олаф с удовольствием наблюдал, как Эйлин уплетает креветки.

– И что русалочка?

– Просто у нас дома, точнее у бабушки, на стенке висела очень похожая русалка. С рыбьими глазами и всем остальным. Только она была тушью. Причем рисунок как будто из блокнота вырван. Или из путевого журнала. Там сбоку текст немножко был виден.

– Словно путешественник какой-то ее увидел и зарисовал, да?

– Именно. У бабушки было несколько таких картинок, в разных частях дома. Кораблики, растения какие-то… На одной – кенгуру. Я когда был маленьким, их рассматривал часами. Некоторые бабушка для меня даже вынимала из рам и показывала с другой стороны. И там тоже был текст и картинки. Словно и правда это раньше был журнал. Судовой например.

– И что русалка-то?

– А. Так вот, картинку с русалкой нельзя было трогать. Как только я что-то о ней спрашивал – мол, где такие живут или как тетю зовут, – бабушка всегда переводила разговор на другое. А матери эти картинки вообще очень не нравились. И по мере того как я рос, эта русалка постепенно превращалась в тайну. Семейную.

– Скелет в шкафу!

– Ну да! Словно это наша родственница, скажем. И какой-нибудь прадедушка с ней поругался. И с тех пор с ней никто не разговаривает, но все знают, что она есть. Все кроме меня, понимаешь?.. Ну, потом я вырос, разумеется, а бабушка умерла. Дома этого больше нет, я даже не знаю, что с картинками случилось. Выкинули, наверное. Я уже в Рочестере был, когда она умерла.

– И бабушка перед смертью не прислала тебе эту картинку? И не написала письмо загадочное?

– Нет.

– А могла бы, кстати.

Олаф потер лоб, встряхнулся, как пес, и съел креветку.

– Она в маразме была последние лет десять. Под себя ходила. Какие там русалки. Но, короче, я такой русалки больше нигде не видел, ни на каких картинках. Хотя я даже одно время их собирал – все, какие находил. Этикетки, фотографии, картинки… Но везде были дурацкие бабы с хвостами. А тут вдруг вот – она. И понимаешь, тот рисунок… Он был непрофессиональный, явно технарь рисовал. С такими… пугающими подробностями. Например, средняя линия была прорисована. Точечками. И рядом схема плавника. Словно с натуры.

Эйлин погладила его по руке.

– Ну так и было с натуры. А потом ее Дюлак увидел и тоже нарисовал. И очень удачно, что именно он, потому что он никуда, кроме Англии, не уезжал. Сидел как сыч на берегу в своем Дувре. Стало быть, можно абсолютно точно определить, где она жила, эта русалочка. Может, она и сейчас там живет. Только старенькая уже. Съездим?

– Ты смеешься?

– Немножко. Но съездить в Дувр, правда, можно, вон солнце какое.

– Поехали.

– И маску возьмем. Поищем.

– И ласты. И притворимся, что мы ее родственники.

– Тогда быстро идем домой и все доделываем, чтобы в субботу на два дня слинять.

На следующий день Олаф заказал все альбомы Дюлака, которые были в библиотеке (безрезультатно). Еще через день он нерешительно постучался в дверь с надписью: «Профессор Мартенс. Факультет искусствоведения».

– Ван Дарем, – нахмурился профессор, – а я-то надеялся, что мы с вами распрощались в конце вводного курса. Вы внезапно заинтересовались золотым веком?

– Я, – Олаф быстро протиснулся в дверь, – я, профессор, хотел вас спросить об Эдмоне Дюлаке. Я просмотрел библиографию…

Профессор удивленно поднял брови.

– Так вот, есть несколько книг с его иллюстрациями, которых у нас в библиотеке нет. В Оксфорде тоже. И в Парижской школе искусств – тоже. Вы мне не посоветуете, куда обратиться? А то мне везде отказывают…

– В Вавилонскую библиотеку, – пробурчал профессор. – С чего бы это такой интерес к посредственному викторианскому акварелисту? Он что, вашу бабушку рисовал?

– Почти, – покраснел Олаф. – Извините за беспокойство, профессор.

* * *

Вечером Эйлин сказала, что профессор Мартенс – известный козел, а Олаф – бедный и несчастный, и вообще как так можно. Потом, хихикнув, напомнила, как на первом курсе они подкладывали в портфель профессору трусы и лифчики, и предположила, что у профессора вследствие этого была сложная личная жизнь.

219