Вавилонский голландец - Страница 49

К оглавлению

49

Одевался я с помощью Сандры, шпагу одолжил в корабельном музее: по словам Сандры, мой кортик для семнадцатого века был коротковат. Когда я поднялся к аббатству, я уже совершенно запыхался: туда вела почти вертикальная улица, мощенная булыжником, потом гранитная лестница, которая взбиралась, казалось, на самый верх, а потом еще вьющаяся в траве грунтовая тропа – до самой вершины горы. От подножия аббатства была видна вся бухта – длинный мол с маяком, шлюзы, крытый черепицей город, зеленые сады, стаи чаек. В зеркале я увидел собственное бледное и перекошенное лицо и выбранное наугад письмо в дрожащих руках. А оказалось совсем не страшно. Зеркало было похоже на овальную срезанную снизу вертикальную воду, не слишком мокрую, теплую и уютную. Я прошел сквозь него на негнущихся ногах – и оказался у подножия аббатства. В первую секунду мне показалось, что ничего не изменилось, потом я разглядел разницу: нет рекламных щитов, нет автомобилей, нет антенн, нет длинного мола, а есть каменная гряда, те же черепичные крыши, лес мачт, лошади, кареты, маяк. Могу сказать, что дальнейшее вспоминается, как необычно яркий сон. В Англии разница между столетиями не так уж важна, и моряк с мешком почты не показался никому чуждым, так что я быстро разнес треть почты, пришедшуюся на долю Уитби, по адресатам. Под конец я даже нашел существовавший-таки в семнадцатом веке мост и на сэкономленные деньги купил превосходно изданный экземпляр «Сатирикона» Петрония. Раз уж я занимаюсь латынью, пригодится. Подозреваю, что капитан надеялся на какую-нибудь книжку, раз уж в кошельке оказалось достаточно денег, чтобы ее купить, но, если бы не мост, мне могло бы и не хватить.

В семнадцатом веке аббатство оказалось совершенно пустым. Как я мог вспомнить из школьных уроков истории, пустовало оно уже лет сто, и я уверенно направился сквозь разрушенный холл в тот угол, где должно было быть зеркало. Мне навстречу метнулась скрюченная тень. Старуха, такая древняя, что вполне могла оказаться одной из изгнанных отсюда монахинь.

– Плохое место, плохое. Не ходи здесь, моряк, плохо… Хильда охранит, Хильда поможет. – Она протянула мне раскрытую сухую ладонь – на ней лежало что-то черное и округлое. – Возьми-возьми амулет, возьми, моряк.

Я послушно взял это черное – теплый округлый камушек, гагат, наверное.

– Спасибо… – растерянно произнес я.

– Не благодари, амулет для плохого места, иди-иди, я вашего брата знаю, зеркало тебе, там зеркало. – Она ухватила меня за обшлаг рукава и резво потащила в угол, где, я и сам знал, ждал меня выход обратно в мой мир. Я влетел в зеркало пулей – она меня еще и подтолкнула на прощание – и там, при свете электрических ламп, среди полок с чернильницами, перьями и деревянными линеечками, разглядел подарок. Действительно, гагат – теплый и матовый, как раз удобно ложится в ладонь.


На борту меня хлопали по плечам, разглядывали мой гагат и хвалили за Петрония. По случаю хорошей погоды в нашем читальном зале, на верхней палубе, было уже полно народу: кто устроился на раскладных стульях, кто в бухтах троса; библиотекарь, облокотясь на шпиль, негромко рассказывал группе гостей что-то о Борхесе, детишки уже болтались на вантах – мне еще надо будет проследить, чтобы никто из них не отправился с нами зайцем. Впереди нас ждали Флиссинген и Антверпен.

Во Флиссингене порталом был сам городской маяк.

В Антверпене это оказалась кружевная лавка – в ней мне пришлось пройти сквозь шкаф.

За исключением этих мелких различий ощущения были те же самые, только гагатов на память мне никто уже не дарил.

Улита Уварова
Анна

Перец

Меня Анна зовут. Я живу вон там, вон там, за тем домом с красной крышей, там за доками, видите?

Мы с дедом там жили и с бабкой, а теперь только с дедом, потому что бабка умерла осенью. Дед мой раньше в конторе работал, его Тильс зовут, знаете его? Его все знают. А бабка была его жена. А мамка у меня беспутная, я ее уже давно не видела, уплыла с кем-то, дед говорил. А почему я должна быть в школе, сейчас каникулы, вы что, не знаете? Не знаете? Как это – целыми днями без присмотра? Я что, ценный груз, чтобы за мной присматривать? Что случится? Со мной что-то случится? Не знаю, пока ничего не случалось, если не считать того раза, когда я нашла золотой браслет. Не это имеете в виду? А что? Конечно, всякое может случиться, я знаю. Я много всяких историй знаю, люди рассказывали. Вот знаете Красавицу? Не знаете? А это та чуднáя старуха, которая жила за складами. Все называли ее Старая и смеялись над ней. А она не старая, она красивая, я ее так про себя и зову – Красавица. А по правде ее Сузи зовут, она мне в последний день сказала. У нее шляпа с розами и черные кружевные рукавицы без пальцев – они еще как-то смешно называются, она говорила как, только я не помню. Все немножко рваное, но очень красивое, ни у кого такого нет. Еще у нее много сумок, а в сумках все ее имущество, так она говорит. Она очень богатая, у меня столько всего нет, даже если я соберу все свои игрушки и платья и даже зимние ботинки и школьные учебники, и то получится меньше. А у нее в сумках есть еще кружевной зонтик и халат с цветами и птицами, тоже немножко рваный, но это ведь не делает птиц и цветы хуже, верно? И еще тарелка, и подсвечник, и даже книжки, но они не похожи на мой учебник. И всегда есть какая-то еда, она со мной делится. А из своей бутылки она мне пить не дает, говорит, с меня и воды довольно. Ну и ладно, мне не жалко. Зато, когда мы поедим и она попьет из своей бутылки, она всегда рассказывает что-то ужасно интересное, а иногда страшное. Но такие истории, если они не заканчиваются хорошо, я не очень люблю. Они мне потом снятся, и я начинаю всего бояться. Зимой она мне рассказала про неприкаянных мертвецов, которые пьют у живых кровь, и тогда живые сами становятся неприкаянными мертвецами. И она сказала, что отличить такого мертвеца от живого всегда можно по тому, что в разговоре они причмокивают, как будто сосут что-то. А старый Якоб всегда так причмокивает, и я подумала, что он неприкаянный мертвец. И отказалась ходить помогать его жене, потому что боялась. Дед тогда мне всыпал по первое число, сказал, что мы должны помогать Якобу, он много нам хорошего сделал. А я все равно боялась, и тогда дед объяснил, что Якоб чмокает, потому что у него зубов нет, и никакой он не мертвец, потому что не боится чеснока и ест его каждый день. А я не знала про чеснок, а дед сказал, чтобы я узнала сначала как следует, а потом боялась. И выглядела я дура дурой, хуже чем трусиха Бет.

49