Тут он повернулся к храпящему во всю глотку Константину Абэ и прибавил:
– Пора мне избавить вас от общества этого грубого и во всех отношениях никчемного человека. Впередсмотрящий утверждал, что видел с верхушки грота нечто похожее на берег. Оно, по его словам, клубилось на горизонте в виде очень плотного тумана, а это верный признак того, что мы находимся в двух-трех днях плавания от гавани.
Я сказал:
– Мне хотелось бы подняться на палубу. Впервые за все это время я смогу подышать морским воздухом, не опасаясь нападений со стороны разъяренных матросов, – ведь я больше не связан с камбузом и всем тем, что из него исходит.
Анадион Банакер кивнул в знак согласия, и мы выбрались наверх.
– У вас совершенно сошла с лица краска, – сказал библиотекарь, рассматривая меня при дневном свете. – Вы знаете об этом?
– Откуда? – Я пожал плечами. – Меня это и раньше не слишком беспокоило, а теперь и подавно.
– Вам понятно, что означает для нас с вами близость берега? – продолжал библиотекарь.
Я отмолчался.
Анадион Банакер пояснил:
– Берег – это читатели.
Я возразил:
– Берег – это свежие припасы, чистая вода и – да помогут мне все святые! – мясо без червей и хлеб без трухи.
Анадион Банакер рассердился:
– Вы по-прежнему мыслите, как кок, а ведь я, кажется, освободил вас от этого! Теперь вы должны мыслить как библиотекарь.
И показал на мою шлюпку.
– Сегодня вы выходите в море. Мы в двух-трех днях плавания от берега, а это, в свою очередь, означает хороший улов.
Что я мог возразить ему? Помощник библиотекаря – существо не менее бесправное, нежели помощник корабельного кока; я зашел вместе с Банакером в библиотеку, взял там сети, сплетенные из тугой шелковой нити зеленого цвета, получил список необходимых книг и со всем этим снаряжением поднялся обратно на палубу.
Матросы, давние мои враги, высыпали поглазеть на то, как помощник библиотекаря отправится в плавание. Все, кто был свободен от вахты, околачивались поблизости и отпускали неприятные для слуха замечания.
Я забрался в шлюпку… Заскрежетала лебедка, и медленно я начал опускаться все ниже и ниже, мимо корабельного борта, и даже успел заглянуть в иллюминатор, но ничего там не рассмотрел, кроме смятой шляпы, висящей на крюке.
И скоро я видел только море, а корабль, как призрак, отходил все дальше, и его заволакивало бледной дымкой. Птица промчалась у меня над головой и закричала. Я вздрогнул и улыбнулся; должно быть, и впрямь берег уже близко, хотя он оставался по-прежнему невидимым.
Я забросил сети и стал ждать.
Время проходило медленно; солнце как будто всосало в себя часы и минуты и не желало расставаться с ними; набухшее, переполненное нынешним днем, оно висело в небе – и вдруг взорвалось, распираемое пожранной добычей; кровавые полосы растянулись по всему горизонту, пятная морскую гладь.
«Пора», – подумал я и потянул сети.
Они оказались очень тяжелыми. Я едва справился с ними и чуть было не перевернул лодку. Добыча моя топорщилась острыми углами, и подпрыгивала, и билась, и пахла кровью рыб. Здесь были длинные серебристые рыбки, похожие на детские ножи, и дохлая чайка с обнаженным скелетом шеи и грязными, переломанными перьями, и четыре толстые книги в обложках, покрытых плесенью.
Я вытащил книги, а все остальное не разбирая кинул за борт. Затем сверился со списком, который вручил мне библиотекарь; два романа оказались из числа заказанных, а два – бесполезными; впрочем, их я сохранил тоже.
Затем я снова забросил сети, и на небе появилась луна.
Она сияла, высокомерная, как богатая женщина, и многообещающе тянула ко мне белую, совершенно ровную дорожку; но Филипп Модезипп не раз уже ступал на эту дорожку и всегда тонул. «Нет, – думал я, – меня не проведешь! Я знаю женщин и не поведусь на их зазывающие взгляды. Одна только Маргарита была со мной честна и искренна, но я предпочел взять лодку – и теперь расплачиваюсь за это».
Если солнце пожирало время дня, то луна вообще не обращала на время никакого внимания. И скоро она ушла.
В полной темноте я потащил сети, и что-то большое, живое и осклизлое бухнулось на дно лодки. Я так перепугался, что пырнул это, не разбираясь, ножом. Оно испустило булькающий звук и обмякло, а я засунул руку поглубже в рану морской твари и выволок еще несколько книг.
Затем я избавился от трупа, лег на дно лодки и заснул.
Когда я проснулся, корабль уже стоял совсем близко. Он возник возле «Маргариты» из ночной пустоты, и рассвет медленно обнажал его. Рассвет был неспешным, туманным; мне такие нравятся.
Меня вместе со шлюпкой подняли на борт, и библиотекарь сразу бросился разбирать мой улов. На меня никто не обращал внимания. Возвращаться в духоту камбуза, к Константину Абэ, мне совершенно не хотелось, поэтому я улегся отдыхать прямо на палубе.
Скоро, однако же, мой отдых был нарушен: библиотекарь приблизился ко мне и разбудил. Он держал в руках книги, вытащенные мною из моря.
– Добыча вполне удовлетворительная, – сообщил Анадион Банакер, пробегая пальцами по корешкам книг, как по клавишам. – Можно сказать, я доволен вами.
– Ответьте мне в таком случае, – сказал я, – как вышло, что все эти книги очутились в море?
Библиотекарь посмотрел на меня удивленно:
– Разве вы не знаете?
– Нет, иначе не стал бы спрашивать…
– Те, кто пишут книги, – проговорил библиотекарь, – по большей части сами и бросают их в море. Они не ждут ответа, не надеются, что книги эти когда-либо будут прочитаны. Они просто записывают слова, которые приходят на ум, а потом расстаются с ними.