Вавилонский голландец - Страница 201

К оглавлению

201

– Если у нас не получилось, – покачал головой Джонсон, – придется объяснять капитану, куда мы дели флаг из флагдука. Дорогой был, между прочим.

– А то я не в курсе! – огрызнулась Сандра. – Что делать, идея требует жертв.

Ночи мы дожидались как на иголках. На то, чтобы поднять флаг, у нас было несколько минут от восхода луны до полуночи, а еще ведь не факт, что он появится.

Он появился.

Голубой, как и положено, вымпел с белой книжкой у шкаторины возник на тючке с рваными нитками, как только туда упали лунные лучи. Я был на мостике, а Сандра с Джонсоном подхватили призрак флага, ввязали его в флаг-фал и вздернули к самому клотику фок-мачты. По дороге вымпел обвивался вокруг вант и ластился к парусам, но нежно соскальзывал с каждой попадавшейся по дороге шершавой снасти и устремлялся дальше. Ветер подхватил его, и он пересек темное небо, как яркий след летающей тарелки.

Глупо было надеяться утаить наши манипуляции от капитана. Приняв у меня вахту, Дарем долго разглядывал светящийся вымпел, потом мрачно посмотрел на меня и потребовал:

– Признавайтесь.

Я, понурив голову, рассказал, что мы натворили. Капитан расхохотался.

– Вот! – воскликнул он. – Вот в чем опасность такого количества книг на борту! Вы же обязательно что-нибудь из них вычитаете. – Потом он помрачнел и сообщил: – Идея, конечно, хорошая, но о красивых фотографиях придется забыть.

Я подумал, что мы, разогнавшись, можем и фотоаппарат какой-нибудь убить, но решил оставить эту информацию при себе.

Хорошенького понемножку.

Юлия Боровинская
Память

Центр города считался исторической достопримечательностью, поэтому там запрещалось очень многое: автомобильное движение, уличная реклама, любые перестройки-переделки. Даже посадить в оконных ящиках фуксии вместо фиалок, поколение за поколением выращиваемых тут хозяйками, и то запрещалось. А когда какое-нибудь из старых деревьев в своем земляном кружке, заботливо вырезанном из мостовой, совсем высыхало и начинало угрожающе поскрипывать под порывами ветра, то его не просто срубали, а корчевали с корнем и на его месте немедленно сажали другое, приблизительно той же высоты и толщины из специальной загородной рощи.

– Поймите, это наша память, наше прошлое, наша высочайшая ценность. Сохранить уникальный и неповторимый облик наших улиц – наиглавнейшая задача, ради которой можно перетерпеть любые мелкие неудобства, – заливался мэр на каждом заседании городского совета.

А казначей неизменно прибавлял:

– В конце концов, туристы – наш основной источник дохода.


Молодые люди предпочитали веселые, яркие окраины с супермаркетами и шумными кафе, с просторными квартирами-студиями, оснащенными интернетом. Там, к югу от затейливых башенок Университета, сиял неон, из распахнутых окон звенела музыка, рисунки на стенах менялись чаще, чем дежурные блюда в ресторане, и в Новом парке из распахнутой пасти огромного надувного монстра с визгом съезжали дети. А в центре по чинным тихим улочкам неприкаянно бродил ветер, не находя ни единого клочка бумаги, с которым можно было бы поиграть, да семенили по своим делам аккуратные старушки с облачками тонких и легких волос, обрамлявшими розовые ухоженные личики.

Стариков в городе было мало. Из резных деревянных рамок в гостиных на старушек смотрели серьезные юноши со слишком короткими стрижками и торчащими ушами и печальные длиннолицые мужчины в военной форме: пожелтевшие снимки, пыльные стекла, забытые голоса и руки… Слишком бурным был прошлый век, слишком легко обрывалась тогда мужская жизнь.

Время от времени старушки тоже умирали, переселялись на зеленое тенистое кладбище, и тогда муниципалитет выкупал у детей или внуков их квартиры, чтобы разместить там отделение городского архива, нотариальную контору или очередной музей.

Любимым хобби жителей города было создавать музеи-всего-на-свете. Обычно все начиналось с того, что какой-нибудь тихий экономист или преподаватель лицея завещал обществу свою любовно собираемую на протяжении полувека коллекцию. Ей подыскивали местечко на первом этаже одного из окружавших площадь домов, вешали вывеску, нанимали смотрителя, и любопытные туристы немедленно выясняли, что в городе имеется единственный в мире Музей Неба («Девяносто тысяч фотографий с видами неба разных стран! Слайды и видеофильмы! Влага, собранная из грозовых туч и облаков, – подлинность гарантируется!») или Музей Потерянных Зонтиков («Все экспонаты абсолютно легально выкуплены в Бюро находок разных городов как невостребованные! Если вы узнаете свой зонт, дирекция музея гарантирует возврат!»). Были в городе, разумеется, и Исторический музей, и Картинная галерея, но среди множества музеев Стеклянных Мышек и Молочных Зубов они как-то терялись.


А на площади, в тени самой раскидистой липы, сидел Газировщик. Первым это место занял его дед в 1902 году, и хотя по нынешним меркам это могло показаться непозволительным нововведением, в те времена на подобные вещи еще смотрели сквозь пальцы (не то не бывать бы в центре электрическим фонарям), и Газировщик постепенно стал казаться органичной частью городского пейзажа.

Всего за одну мелкую монетку он мог протянуть вам стакан бурлящей от скоротечного веселья, брызгающей сотнями пузырьков воды, за три монетки добавлял любой – на выбор – из полудюжины цветных сиропов, красующихся в длинных колбах на его тележке, а за десять монет Газировщик сильными руками разламывал шершавый гранат, скармливал его хитрой машинке и вручал вам полстакана терпкого сока цвета венозной крови, несколько глотков которого снимают любую, самую тяжелую усталость.

201